|
Геннадий Лавренюк
Отрывок из поэмы
Ваятель Агафон.
Авторское предисловие.
Поэма «Ваятель Агафон» - художественное произведение, поэтому все изложенные в ней истории - авторский вымысел.
Любые совпадения с именами и имевшими место событиями – случайны.
Лицам, претендующим на идентичность персонажам поэмы, –
НЕ ЧИТАТЬ.
Благодарный
автор.
Племенное древо
«Ибо не все те Китайцы,
которые от Китая,
и не все дети Лао-Цзы,
которые от семени его».
Конфуций.
...Бесновалась брюхатая Авдотья и беспробудно хлестала водку до самого последнего дня.
Ее муж, низкорослый печник Модест, больно тыкал скрюченным пальцем ей в живот и говорил, что из-за ее плясок и буйства новорожденный м ожет уродиться глупым, некрасивым и вредным.
Маляр Авдотья непотребно материлась, лупцевала своего Модеста как сидорову козу и истошно орала, чтобы он не прикасался своими грязными граблями к ее утробе, где готовился к появлению на свет младенец божий...
- Не божий, а мой! – тюкал себ я в грудь тщедушный атеист Модест.
- Это ты так думаешь! Накося! Выкуси! С маслом! – православная Авдотья совала в м орду Модесту сразу две исполинские дули и снова дралась, как мужик.
Битый Модест плакал и убегал к соседям, а неуемная Авдотья еще долго-долго голосила в пространство, что он лишил ее молодости, испортил ей девственность и погубил ее жизнь...
Четверо их детей, мал мала меньше, сидели в страшной темноте под провислой кроватью и не дышали.
***
Жильцы Лиловых Валуек, что недалеко от поселения Гнилой Тикич и городка Новая Полтава, пили самогон и всем миром придумывали имя.
... - Если мальчик - то в честь Ленина или Сталина... А если девочка - в честь Октября или Мая... Или Ленина перевернуть и будет - Нинель... - И мальчик может быть - Нинель... - Нинель - с мягким концом, а мальчик не может быть с мягким концом... - М альчик должен быть с твердым концом... Значит - Нинел... - Нине л - грузинское имя... - Или еврейское...
Пили и закусывали.
...- В честь Маркса и Энгельса... Марксен... - В честь коммунизма, электрификации, механизации - Кэм!.. - Кэм - что это? К эбени матери? - Сам ты к эбени матери... - Мюд! Мюд! Мюд! Международный юношеский день! - Новомира - в честь нового мира! - А может быть - Ор? В честь Октябрьской революции ?.. - Баррикада - тоже красивое имя... - Коминтерн! Вагон! Эвакуац! - Окдес! - Кто такой Окдес?.. - Октябрь десятый! - Заготскот!...
Пили и закусывали.
...- Гордый народ идет дорогой Октября!.. - Получается... Октябрь пишется через «а» или через «о »?.. – Точно через «о »?.. - Получается некрасиво... - Коминтерн у нас уже был или не было? А Мандат? - Декрет! Атеист! Мандат! - Мандат уже был... - О-юш-ми-наль-да! Отто Юрьевич Шмидт на льдине! - А если мальчик - Оюшминальд! - Оюшминальд - мужик!
Пили и закусывали.
...- Лаг-шми-ва-ра! .. Лаг-шми-ва-ра!.. - Какая такая Лаг-шми-ва-ра?.. - Лагерь Шмидта в Арктике!.. Лаг-шми-ва-ра!.. - А разве в Арктике есть лагеря?.. - Лагеря есть везде!.. - И кто там сидит?.. И кто там сидит, я спрашиваю?.. - Шмидт там сид и т... - А кто еще там сидит?.. - Все там сидят... - И пингвины сидят?.. - И пингвины сидят!.. - Пингвины в Антарктике сидят. - А в Арктике кто сидит? - А в Арктике Шмидт сидит!.. На льдине!.. - Что, больше места нигде не нашлось? - Куда посадили - там и сидит... - А кто там еще сидит? Дети Шмидта сидят? - Тебе русским языком сказано - все сидят!.. И дети Шмидта сидят!.. И Шмидт сидит!.. И пингвины сидят! Все сидят!.. Давно сидят!.. Куда посадили - там и сидят!..
Пили и закусывали.
***
Маляра Авдотью Пендюлиди отвезли рожать, а печник Модест Пендюлиди запил по черному.
Три дня стояло гульбище.
Пили за Ленина, пили за Сталина, пили за Берию, пили за Крупскую.
Пили за армию, пили за Кирова, пили за Фрунзе вместе с Чапаевым.
Пили за Жданова, пили за Петьку, пили за Анку, и за Буденного.
Пили за танки.
За Лазо и Лысенко.
За Микояна, повальную грамотность.
За веселых ребят и Орлову.
За Колонтай-дипломатшу и за Мичурина.
За Арманд. За Инессу.
Пили - потому что жить стало лучше, жить стало веселее.
Осиротевшие и никому ненужные питомцы Модеста и Авдотьи расползлись кто куда. Модест был в мутном беспамятстве. Водка и деньги кончились, Модест заболел.
На четвертый день свояк Серафим Чаркин и сосед Порфирий Сайков привели за шкирку обосцаных и обосраных малолеток и принесли немного опохмелиться – наполовину опорожненную трехлитровую бутыль самогона и алюминиевый бидон с огуречным рассолом.
Размазывая по лицу сопли, Модест плакал навзрыд и бился в конвульсиях над любимой газетой «Красный безбожник».
- Читайте, - сказал он, - Читайте: «Каждый шестой человек, рождающийся на земле – к и таец! Статистика!».
Серафим налил Модесту в закопченный ковшик. Модест опохмелился и выдохнул горе. Полегчало.
- Читайте, - вновь сказал он, - «Каждый шестой человек, рождающийся на земле – китаец! Статистика!».
Свояк Серафим снова плеснул. Сглатывая спазмы, Модест суетливо и поспешно выпил и вновь забился в судорогах.
- Читайте!.. - в который раз сказал он, - Каждый шестой!.. Статистика!.. А у меня это будет шестой!..
Модеста опять зазнобило и закорчило. Сосед Порфирий поспешно протянул Модесту бутыль.
- Китаец будет!.. - всхлипнул печник Модест Пендюлиди, делая затяжной глоток «из горла». - Китаец будет, бля!.. Статистика!..
Серафим стал Модеста утешать: - Это же статистика! - и к Модесту это не имеет никакого отношения. Статистика! А у Модеста родится точно такой же, как и он сам. Будет вылитый Модест Пендюля, с такими же кудрями морковного цвета... Это же статистика!..
- Ну хорошо-хорошо, «статистика-статистика!»... В таком разе, почему у меня первые пятеро похожи на китайцев? А?
Серафим и Порфирий переглянулись и задумались.
- Потому что грязные они у тебя, поэтому и похожи на китайцев... - предположил догадливый Порфирий.
- Грязные? - удивился Модест. - А ну-ка, ступайте сюда! - крикнул он под кровать.
Гуськом, в саже и паутине, из темноты полезла мелюзга.
- Ну? - Модест многозначительно, с прищуром, оглядел собравшихся:
- И на кого они похожи?! - Модест повернул голову вбок, чтобы Серафим и Порфирий смогли оценить его орлиный профиль.
- Ну, на кого они похожи?! А?! - Модест настойчиво ждал ответа.
- На негров они похожи... - удрученно вздохнул бездетный свояк Серафим и озабоченно вытянул губы гузкой. Модест вытянул губы так же и, трезвея, вылупился на понурое семейство.
- На негров?! - опомнился Модест после паузы и рявкнул: - Ближе!
Ребятня безропотно, строем, подошла к своему родителю и закаменела. Ухватив первого, он сначала долго и пристально всматривался ему в лицо, словно не узнавая, потом набрал в рот рассолу и с шумом выпустил фонтан в зажмуренную мордашку. Грязь мелкими струйками стекала с чумазого личика. Модест ладонью, сверху вниз, смазал слякоть и снова потянулся к бидону с рассолом...
- Да ты хоть водой! - сказал Серафим и протянул Модесту ковш. Модест журчащим фонтаном повторно сполоснул лицо малого.
- Ну, на кого похож?! - Модест вращением крутанул умытую голову плосконосого отпрыска под сосредоточенные взгляды Серафима и Порфирия.
- Да вы не переглядывайтесь! На кого похож, я спрашиваю!
- Да черт их знает. .. – матюкнулись оба соседа и пристально всматривались в ровные мордочки пацанят - все они были для Серафима и Порфирия на одно лицо.
- А этот? - Модест снова набрал в рот воды и мелкими брызгами окатил очередную чумазую головешку. Блеснули узкие черные глаза.
- Ну? - пытал Модест Порфирия и Серафима. - Китаец?
Бездетный свояк Серафим пожимали плечами, чесал затылок и за ухом, недоумевал, и бубнил что-то непонятное матом.
- Да вроде похож... Или не похож? - гадал обескураженный Серафим.
- Еще смотрите! - Модест опять набрал воды и с утробным вибрирующим урчанием окатил следующего: - Ну ?!..
- Скорее всего, какой-то татарин... или монгол... а может быть, японец... - умно рассуждал Порфирий.
- Китайцы! - уверенно сказал Модест. - А вы – «статистика-статистика!» - передразнил он Серафима и схватил ближайшего своего «китайца»..
- А этот? - Модест стал неистово тереть ему личико мокрым подолом заскорузлой рубахи.
- А этот ?.. Отродье!.. Китаец!... Душегуб! - ожесточенно сатанел и входил в раж печник Модест:
- И этот китаец!.. Китаец?.. Убью!…Сейчас убью!
Оторопевшие Порфирий и Серафим перетрусили и сразу согласились на два голоса:
- А этот - вылитый китаец!.. Китаец!... Не живодерствуй, Модест, отпусти... Слышь, Модест, отпусти... Не мучь дитя... Китаец!.. И без того - китаец...
- То-то же! - отлегло от сердца у Модеста... - А вы – «статистика - статистика!» ... Китайцы, бля!.. Вылитые китайцы!
Модест снова сделал затяжной глоток из горла и трезвым голосом резанул правду:
- А у нас в роду все греки! Эллины! - и Модест Пендюлиди вновь заплакал и дал малому отроку под зад.
Отец-грек и его дитя-китаец рыдали вместе.
Сердобольные и сострадательные Порфирий и Серафим бубнили что-то непонятное тихим матерком и сочувственно гладили обоих по головам.
Как-никак родные все-таки, по разуму.
***
Слухи о том, что местечковый еврейчик печник Модест Пендюлиди, по прозвищу Пендюля, возомнивший себя греком и эллином, делает китайцев, разнесся по всем Лиловым Валуйкам.
Все приходили удостовериться, смотрели и дивились.
Четверо малолетних жидокитайцев семейства Пендюлиди, мытые и прибранные, чинно, рядком, сидели на завалинке и улыбались вниманию, а вокруг толпились лиловые валуйчане, которые воочию убеждались: вылитые китайцы. Ну, может быть, не китайцы, а японцы. Ну, на худой конец - монголы. Но то, что это не греки, а тем более что это не эллины и даже не евреи - это точно.
Неожиданно обнаружились китайцы и в других семьях.
Затем пошли слухи о тотальном заговоре против лиловых валуйчан и государства - не то о жидокитайском, не то о грекожидовском или жидомонгольском. Некоторые так прямо в глаза и говорили: «Модест Пендюлиди - японский шпион, скрывается под личиной грека и эллина. Все греки как греки, евреи как евреи, а этот рыжеголовый жидяра где-то научился китайцев стругать... Подозрительно и непорядок»...
В общем, с печником Модестом решили поговорить и разобраться, что к чему, - и откуда в славянских фамилиях народились целые выводки китайцев, и кто же он, Модест Пендюлиди, есть на самом деле – жид, грек, китаец или эллин.
Сосредоточенные мужики степенно направились к убогой хате Модеста Пендюлиди и Порфирий Сайков, как общественник-активист (и самый ближайший Модесту сосед), хворостиной поскребся по мутному стеклу кособокого оконца и заговорил уважительно, по имени и отчеству:
- Модест Агафоныч, а ну выдь на секунду... К обчеству... Побазарить надо...
***
Модест Пендюлиди «базарить» не любил и не хотел, общество панически боялся и, вообще, любое сборище за версту обходил стороной.
Поэтому, увидев в окно толпу народа, припер поленом двери и затаил дыхание.
Двери начали расшатывать. Модест не отзывался.
Порфирий Сайков, как самый проворный, залез в хату через печную трубу и радостно распахнул припертую поленом дверь.
Модеста нашли под кроватью.
***
От окончательной расправы печника Модеста Пендюлиди спасла сожительница Серафима юродивая Клава Блаженная.
Когда «пархатому сионисту» и «махровому жидоеду» Модесту Пендюле засветили первый фингал и вежливо попросили сказать «аз есмь жид, а не грек и не эллин», карликовая Клава, крылато вскинув руки, бросилась горласто на мужиков и воплями возвестила благим матом:
- Бляди! Модест не виноват! Повинная в грехе Авдотья-стерва, налево и направо бегала в «шанхай», «на пузи выкрутасы малевать» пришельцам из Китая!
Авдотья-стерва, виновата, которая ее, Блаженную, силком тащила на себе туда, насильно, в коробе с малярной шваброй.
Другие бабы тоже туда рыскали и не по разу...
Авдотья-сука-блядь во всем повинна! Подколодная змея!
А Пендюля наш бездольный-горемычный, праведный, святой... И гулькин хрен имеет между ног.. . Такусенькой великости и даже меньше... И Клава, растопырив пятерни, показывала обществу мизерные кончики на обоих указательных пальцах и подводила черту:
- Канареек-птичек удоволить токмо, кое-как насилу, еле-еле, наполовину с горем и грехом!.. Да и вообще... - и Клава безнадежно опускала руки и сдувалась в черный горбатый комочек.
За такое общественное признание Блаженной Клавы перед народом, ее сожитель, почти супруг, долговязый могильщик Серафим Чаркин, врезал ей по первое число, и Блаженная Клава тоже полезла в бутылку.
- За блуд со свояком! – кричал оскорбленный Серафим.
Народ бросился разнимать остервенелых сочленившихся пролетариев, могильщика и юродивую Серафима и Клаву, и забыл о распростертом печнике Модесте Пендюлиди.
Разняв соединившихся пролетариев, трудящиеся мужики бросились по своим хатам - отмывать свой семейный приплод, и по дороге говорили своим собственным бабам:
- Если хоть один будет похож на китайца или на грека – убью, в гроб вгоню, изведу, со свету сживу, дух вышиблю, ухайдакаю, голову сверну, мокрое место оставлю!
В тот вечер по многим подворьям стоял бабий вой, горестный плач и стенания, но обиженные и осатанелые рабочие мужики на этом не успокоились, а решили злость, все-таки, сорвать на иноземце.
Они вспомнили, что когда-то, давным-давно, здесь, под Старой Полтавой, они с дрекольем и за шведом гонялись, а уж метелить-мочить желторожих китайцев - так это как два пальца обосцать. Надергав дреколья и повыломав штакетник, они отправились дрючить восточных инородцев, которые приехали сюда учиться - познавать зарю социали зм а...
Но восточные инородцы, уроженцы братского государства - народ вежливый , воспитанный и галантный, застенчиво лыбясь, тоже похватали ломы и лопаты и дали такой шизды славянским мужикам, что те еще долгие годы обходили захолустное предместье под названием «шанхай» и никогда не любили об этом вспоминать – как шведы Полтаву.
А учтивые и улыбчивые иноземцы порешили, что на этом их обучение марксизму-ленинизму-троцкизму-сталинизму можно считать законченным, и, собрав пожитки, укатили по ту сторону китайской стены - делать культурную революцию и строить коммунизм-социализм с человеческим лицом или как получится.
***
- Сука... Стерва... Падла...
Оскандаленный, взбученный и опозоренный Модест Пендюлиди сидел дома, матерился и переживал.
- Стыд и срам, - скорбел Модест вслух. - Уж лучше бы убили или умертвили!.. Мерзавка... Гадина... Зараза...
Поэтому, когда маляр Авдотья Пендюлиди разрешившись от бремени, пришла домой, печник Модест Пендюлиди встретил ее крайне нелюбезно и строго .
С жутким кровоподтеком под глазом Модест был похож на мужчину, и Авдотья слегка оробела.
- Это – как? – участливо ткнула Авдотья себе пальцем под глаз.
- А пусть не лезут!!! – рявкнул Модест и приосанился. Повисло тягостное молчание. Авдотья не вынесла первой.
- Вот... принесла тебе... Наследника... - стыдливо выдавила она из себя и потупилась.
- В подоле принесла? - ехидно спросил печник Модест и строго зыркнул на нее фингалом.
- Почему в подоле? - не поняла подтекста простодушная Авдотья. - В одеяле принесла...
Авдотья развернула кумачовое ватное одеяло - зеленый сморщенный младенец крючился на багровой проплешине. Волосы были черные-черные и прямые.
- Китаец! - мелькнуло в голове у Модеста, - Опять китаец!.
- Вот! Ангел! Чистый ангел! - залюбовалась Авдотья крохотным дитем, попеременно наклоняя голову. - Чистый ангел! (Она произносила мягко, напевно и умильно - аньгел.)
- Аньгел! Чистый аньгел! - Авдотья молитвенно свела крюковатые пятерни и словно удивилась:
- Модест, глянь! А ведь какой мужик!
Авдотья оттянула «аньгелу» торча щую пипку и покосилась на Модеста.
- Модест, глянь! Мужик!
Новоявленный «мужик», скрючив ручки и ножки, бессмысленно пялился в пространство белесыми бельмами.
- Модест, глянь! А ведь мужик! - все не унималась Авдотья. - Модест, глянь, какой большой!.. Мужик!... Модест, глянь!..
Модест, поводя плечами, вразвалку приблизился и боком, по петушиному, скосил глаз на наследника.
- А может и не китаец, - разглядывая скукоженного цветного мальца, думал про себя Модест, - Глаза-то светлые, почти синие... Интересно, узнает он меня или нет ?..
Модест заутютюкал, зачмокал губами, сделал пальцами «козу», пытаясь привлечь внимание новорожденного, но тот даже глазом не повел.
- Не узнал... - растерянно, с горечью и презрением подумал Модест. - Родителя, батяню не узнал... Китаец!.. - обиженный, он отошел к кровати и лег лицом вниз.
- Модест, как будем называть? - Авдотья обмирала от восторга и любовалась младенцем. - Сокровище ты наше!.. Чистый ангел! Модест, как будем называть нашего наследника?
Модест молчал.
- Модест, как будем называть наше сокровище? - пытала счастливая Авдотья своего супруга.
Модест дернулся всем телом и что-то буркнул, не поднимая головы.
- Нахуиди? - переспросила Авдотья.
- Нахуиди! - подтвердил Модест в подушку.
- Нахуидюшка ты моя! - обрадовано заворковала Авдотья. - Сокровище! Ангел!
«Нахуидюшка » и «аньгел» задвигал ручками-ножками, застонал, заскрипел и заорал. Авдотья, улыбаясь, прикрыла младенца двухпудовым выменем, и тот засопел и зачмокал.
- Нахуиди... а как это?.. - задумалась Авдотья вслух. - Народ хочет учиться?.. Народ хочет... Народ хочет... Народ хочет... Чего хочет народ ?.. Модест?.. Чего хочет народ?.. Модест?.. Чего хочет народ?..
- Народ ничего не хочет! – твердо и хмуро изрек Модест в угол.
- А может быть, все-таки, в честь вождя? Модест, давай, все-таки, в честь вождя...
- Имя вождя порочить не дам! - взвинчено пискнул фальцетом печник Модест Пендюлиди и вскочил.
- Модест, ты чё, белены объелся? - миролюбиво и укоризненно взглянула на него Авдотья. - У меня же так молоко пропадет...
- Фамилии своей я ему тоже не дам! - криком наступал одержимый Модест и решительно резал ладонью воздух.
- Отчества своего я ему тоже не дам! Если китаец - пусть будет китаец! Нахуиди! Пусть будет китаец Нахуиди!
- Ты чего вскочил, как хрен на сковородке?.. - ласково удивилась Авдотья и двинула гнутыми бровями к макушке.
- Пусть будет китаец Нахуиди! Пусть будет китаец Нахуиди! - до потери сознания кричал неистовый супруг.
Авдотья перестала кормить, опустила брови на глаза и быком уставилась на Модеста.
- Пусть будет китаец Нахуиди! Пусть будет китаец Нахуиди! - не унимался осатанелый Модест и кругами мельтешил по хате.
- Мы греки! Мы эллины! Фамилии своей я ему не дам! Отчества своего я ему тоже не дам! Если китаец - пусть будет китаец! Нахуиди! Пусть будет китаец Нахуиди! Мы гордые греки! Мы эллины! Пусть будет китаец Нахуиди!
- Ибицкая сила! – медленно пришла в себя Авдотья и отбросила недокормленное дитя в сторону.
- Ты на что мне эту намек камнем в огород бросаешь?! А?!
Тряхнув бисером плечами, по-цыгански, Авдотья убрала грудь за пазуху и цопнула Модеста за грудки.
- Ты на что мне эту намек в огород камнем бросаешь?! А?! Дам в зубы между глаз!… Загрызу наповал!…
Авдотья стала смертным боем глушить своего распоясавшегося супруга.
Она мутузила злобного, грозного мужа всем, что попадалось под руку, и откровенно высказала ему все. Она кричала, что «китайцы - тоже люди», и что «у них тоже есть свой вождь, и не хуже, чем Ленин и Сталин, Берия и Каганович» и что «Модест - грязный антисемит», и что «его жидовская фамилия ей и на хрен не нужна», и что «у нее есть и своя девичья, приглядная фамилия не хуже - Запендюля! »
- Да! Я Авдотья Запендюля!.. Родионовна!.. Арина Родионовна сестра моя!... Брательник Родион наш брат!... Акакий нам родня! - грозным криком вспоминала Авдотья Запендюля свои родовые корни и долго долбила, дубасила, пыряла, мутузила и гробила Модеста чем попало и утверждала:
Я - Запендюля!.. Я - Авдотья!… Я - Родионовна!…Акакий нам родня!…
Умаявшись, она выпустила бездыханного Модеста со словами: «в рот тебе дышло, арап постылый, агарянин нечестивый, креста на тебе нет и совести», - и снова принялась кормить свое дитятко, свою «ангельскую душу».
Авдотья кормила новоявленное дитя и ломала себе голову, как назвать это малое чмокающее чадо. Ничего, кроме Мао Цзедунович Запендюля, ей и в голову не лезло.
- Мао! Цзедуныч! - позвала она ребенка. Тот сопел и никак не отзывался.
- Нахуиди! - окликнула снова его Авдотья, и малявка заулыбалась, загугукала и впервые рассмеялась и Авдотья рассмеялась тоже.
- А, пусть будет Нахуиди - имя как имя... Нахуиди! Авдотья махнула рукой. - Нахуиди! Пусть будет Нахуиди... Нахуиди... Нахуиди Иосифович!.. Или Владимирович?.. Или Иванович?.. Или Петрович?.. Или все-таки Нахуиди Модестович?.. Или Сосипаторович?...
Когда-то, давным-давно, в девичестве, Авдотья знавала одного комиссара, тоже грека, по имени Сосипатор Арлампиди...
- Сосипатор! Сосипатор Арлампиди!.. Ах, какой был мужик!.. Настоящий грек – Сосипатор! Нахуиди-Арлампиди! Сосипатор Арлампиди!.. - развеселилась воспоминаниям Авдотья.
- А у нас это будет Сосипатыч! Нахуиди Сосипаторович! Звучит! Нахуидюшка! Сосипаторович! Ну, чем не грек! Ну, чем не комиссар! Красавец! ..
И Авдотья высоко подняла своего зеленого красавца под потолок:
- Сынуля! Сосипатыч! Запендюлина ты моя, едрень тебе в корень! Сокровище ты наше, ебитская сила! Аньгел! Наследник!
А у наследника, «ебитской силы» и «аньгела», головка болталась и вихляла как оторванная пуговица.
Авдотья закружилась по хате в половецкой пляске и споткнулась о тело другого грека - Модеста Пендюлиди.
- Греков развелось, как собак нерезаных... Плюнуть-ступить некуда... Ты чё разлегся как на курорте?! Чё? Больше делать тебе нечего? Разлегся тут!
Поверженный грек Пендюлиди, не открывая глаз, со стоном сказал:
- Уговорила. Пусть будет Пендюлиди. Модестович. С такими уговорами кирпич проглотишь.
Модест помолчал и добавил:
А Сосипатор был не наш человек. Не советский. За то и посадили.
***
Так на свете появился Нахуиди Модестович Пендюлиди, грекокитаец. По паспорту.
А через неделю Авдотья нализалась, как свинья и спихнула свое недокормленное чадо старшим...
И взращивали малолетнего Пендюлиди братья его - Серп, Молот, Заготскот и сестра их Баррикада.
Первенец Авдотьи и Модеста, горячо любимая Свобода, умерла еще во младенчестве, при родах.
Нахуиди Модестович Пендюлиди был шестым.
|
